Фонарики

Не помню, где я читала стихотворение, в котором годы сравниваются с фонариками, висящими «на тонкой нити времени, протянутой в уме».
И одни фонарики горят ярким, великолепным светом, а другие чадят и дымно вспыхивают в темноте.
...
…То разгорается, то гаснет фонарик, то горе, то радость освещает его колеблющийся свет. (с) 2К

Валерий Брюсов. Фонарики

Фонарики
Столетия — фонарики! о, сколько вас во тьме,
На прочной нити времени, протянутой в уме!
Огни многообразные, вы тешите мой взгляд...
То яркие, то тусклые фонарики горят.
Сверкают, разноцветные, в причудливом саду,
В котором, очарованный, и я теперь иду.
Вот пламенники красные — подряд по десяти.
Ассирия! Ассирия! мне мимо не пройти!
Хочу полюбоваться я на твой багряный свет:
Цветы в крови, трава в крови, и в небе красный след.
А вот гирлянда желтая квадратных фонарей.
Египет! сила странная в неяркости твоей!
Пронизывает глуби все твой беспощадный луч,
И тянется властительно с земли до хмурых туч.
Но что горит высоко там и что слепит мой взор?
Над озером, о Индия, застыл твой метеор.
Взнесенный, неподвижен он, в пространствах — брат звезде,
Но пляшут отражения, как змеи, по воде.
Широкая, свободная, аллея вдаль влечет,
Простым, но ясным светочем украшен строгий вход.
Тебя ли не признаю я, святой Периклов век!
Ты ясностью, прекрасностью победно мрак рассек!
Вхожу: все блеском залито, все сны воплощены,
Все краски, все сверкания, все тени сплетены!
О Рим, свет ослепительный одиннадцати чаш:
Ты — белый, торжествующий, ты нам родной, ты наш!
Век Данте — блеск таинственный, зловеще золотой...
Лазурное сияние, о Леонардо, — твой!..
Большая лампа Лютера — луч, устремленный вниз...
Две маленькие звездоики, век суетных маркиз...
Сноп молний — Революция! За ним громадный шар,
О ты! век девятнадцатый, беспламенный пожар!
И вот стою ослепший я, мне дальше нет дорог,
А сумрак отдаления торжественен и строг.
К сырой земле лицом припав, я лишь могу глядеть,
Как вьется, как сплетается огней мелькнувших сеть.
Но вам молюсь, безвестные! еще в ночной тени
Сокрытые, не жившие, грядущие огни!

Валерий Брюсов 1904

@темы: Литература

---

Первый, первый, прием!

Проснулась с мыслью, что не хочу никуда идти, ничего не знаю, кроме того, что я очень хочу спать. Еще удалось победить злобный компьютер, который отказывался печатать шпоры.
Перед экзаменом много смеялись, хорошая была атмосфера. «А вы заметили, что здесь сидим тем же составом, каким ездили на дачу...» Обидно было пролететь с автоматом, совсем чуть-чуть пролететь. Хотя это очень справедливо. У меня появился шанс что-то выучить, теперь я неплохо знаю предмет, ну и буду знать еще какое-то время. Получила ту же четверку, зато сколько теперь воспоминаний и эмоций.
Побегала по институту, продумывала варианты на вечер. Навестила подругу, поиграла с ребенком, побывала в детской поликлинике, заболела голова, «водила» коляску...
Ждала автобуса, рядом сидел пьяненький старичок, который очень хотел со мной пообщаться. Я спокойно отношусь к незнакомым людям и вполне готова поддержать беседу. При дальнейшем знакомстве оказалось, что это актер Алексе́й Захарович Ванин, он не уставал это повторять и очень этим гордился, рассказывал, что он фронтовик и мастер спорта, показал удостоверение. Мне ничего не дало его имя, только сейчас с помощью гугла мне удалось-таки узнать про этого человека. Но впрочем, мы неплохо пообщались, он читал мне стихи, а я, кажется, произвела на него неплохое впечатление. Подошел мой автобус и мы простились, надо сказать, общение меня утомило, а автобус ходит очень редко, но зато идет прямо до дома, поэтому ждала я не меньше 15 минут.
Доехала быстро, переходила дорогу по зебре, и мне уступила дорогу милицейская машина. Я по привычке подняла руку и увидела, как мент мне улыбнулся. Это было как-то странно, но на душе стало светлее.
Телефон не ловил. Неужели что-то с антенной? Опыты показали, что умерла симка. Без связи стало не по себе. В общем до завтра меня по телефону ловить бесполезно. Но наверно это кому-нибудь нужно, что я сегодня без связи

@темы: Моя жизнь, Учеба

---

Последний день приговорённого к смерти

Нет, пост будет не о том, что у меня завтра экзамен и как я очкую, а про повесть французского писателя Виктора Гюго.

Этот «дневник» был первоначально опубликован анонимно и имел феноменальный успех. Автор не сообщает, в чем вина этого приговорённого. Из текста не вполне ясно, за какое именно преступление осуждён главный герой; наиболее вероятное предположение — убийство. В день казни осуждённый в последний раз увидит свою трёхлетнюю дочь, которая не признает его.
Осуждённый на смерть думает о своей судьбе, жизни и смерти; в повести подробно зафиксированы его мысли, чувства, страхи в ожидании казни, описана тюремная реальность, в том числе камера заключённого. Гюго просто недоумевает: существует ли преступление, соизмеримое с муками, которые испытывают осужденные в ожидании исполнения приговора? Откуда у одного человека появляется право лишать жизни другого? Повесть выходит вместе с предисловием от издателя (то есть автора), где Гюго утверждает, что его роль – «роль ходатая за всех возможных подсудимых, виновных или невинных, перед всеми судами и судилищами, перед всеми присяжными, перед всеми вершителями правосудия».

@темы: Литература

---

Мои мысли - мои скакуны

М-да. Чего-то мне сегодня вообще.... В том смысле, что настроение скачет жутко, как и мысли. Утром ничего не хотелось, но я пересилила себя и села на велик. Думалось, что у меня сейчас есть два желания. Чтобы в институте от меня ничего не хотели до сентября. В том смысле, чтобы сессия была закрыта прямо сейчас. Но это я смогу сделать лишь сама, причем это не будет так уж сложно. Со вторым сложнее, ну, или легче, тут сложно сказать. Я даже его сформулировать четко не могу. Но какая, впрочем, разница, я бы все равно его бы тут не написала бы.
В институте начала мучить совесть за учебу. Точнее даже не за нее, с ней все в порядке, вернее не плохо, а за мое отношение к ней. Захотелось это изменить. Жить, как все, ведь легче. Потом стало за себя обидно. Хотя, я давно говорила, что все было бы здорово, если бы все не потакали моей лени. Хорошая отмазка, да? У меня генератор отмазок хорошо работает, особенно сегодня.
Хорошее во мне победило, вспомнились мысли про справедливость... Единственный канал моего мозга прочистился и стал работать в правильном направлении, ну, как мне казалось. Он стал думать антенны, которые мне надо учить. Стало полегче. Сделав несколько финтов ушами на пользу общества, воздержавшись от радикальных мыслей насчет трамплина и пруда, я двигалась к дому. Но вот все хорошие мысли прошли, канал мозга забился. Придется антенны туда не запихивать, а вбивать. Это больнее, да и входит меньше. Но все равно, я в общем уверена, что сдам завтра этот несчастный экзамен. Пойду запихивать гранит науки.

@темы: Моя жизнь, Учеба

---

Старая студенческая мудрость

До экзамена либо дохрена, либо один день. Уверенность в успешной сдаче улетучивается, очко сжимается. Полет нормальный. Все как всегда.

Да, думаете я сейчас занимаюсь? Впрочем, вы недалеки от истины. Учебник действительно открыт и даже не на самой первой странице. Я смотрю билеты... их осталось так мало, что надо скорее брать, а то улетят. До экзамена совесть вряд ли позволит. Да и если его вдруг не сдам - тоже. Хотя эти вещи слабо связаны. В том смысле, что от того, что я не съезжу в Питер, желания учиться точно не прибавится. Так что просто пожелайте мне удачи. Она мне пригодится и еще не раз.

@темы: Моя жизнь

---

И снова мысли

И вот я снова хожу по институту в каком-то странном настроении. Главное - не поддаваться панике, ее масштабы сейчас превышают все мыслимые пределы. Погода еще вот.. Что начинает казаться, что вообще всё плохо.
Хожу по институту с зачеткой, как подросток с презервативом: авось кто даст. А мысли всё равно не о том.
Знаете, в чём моя проблема? У меня сейчас две точки зрения на мою жизнь. Причем они почти противоположные. По одной А - хорошо, а Б - плохо, а по другой Б - хорошо, а А - плохо. И ладно бы, если бы я поддерживалась одной из них. Так нет! Я засыпаю с одной, просыпаюсь с другой, до обеда думаю так, а после обеда иначе. Вот и попробуй объяснить что-то другим или хотя бы себе. Противоречивая я натура.
Знайте, никогда нельзя ничего делать на зло кому-то. Никогда и ничего. От этого не становится лучше никому. А когда пытаешься доказать что-то кому-то в большинстве случаев это бесполезно, потому что всё равно. Я убеждалась в этом много раз, пока, наконец, не поняла это. Запомните это, люди, и ты, Катя, запомни!

@темы: Моя жизнь

---

О катерах и телебашне

Из последних дней больше всего хотелось бы написать про пятницу. Думаю, помимо моих впечатлений будет немало полезной информации.

читать дальше об экскурсии на телебашню и прогулке на теплоходе

Я наконец сходила на смотровую площадку Останкинской телебашни.

Я там была уже однажды, незадолго до пожара. Мне тогда 10 лет было. Сейчас детей до 12 лет туда не пускают вовсе. Да и вообще, правила сильно ужесточились, водят туда теперь только группами, по пропускам, при этом тщательно изучая документы. Но не дорого. 300 р. студентам. Лучше места забронировать заранее на сайте. Там же можно подробнее ознакомиться с правилами и ценами. Но впрочем были люди и не по записи, которые тоже попали на башню без особых проблем, свободные места были. Вещи нам посоветовали оставить в камере хранения. Взяв с собой мобильный, деньги, паспорт, пропуск и бинокль, который мы получили за 200 р. напрокат. мы пошли на башню. Металлоискатели, люди в форме, но вот все позади, а мы оказываемся в зале, посвященном истории телевидения и радиовещания. Среди этих приборов мне немного погрустнело, вспомнился институт и сессия. Послушали экскурсовода, технику безопасности и мы уже едем в лифте на смотровую площадку. И вот мы уже на высоте 337 метров. Легко нахожу свой дом даже без бинокля. Там есть бесплатные бинокли, точнее штуки, в которые можно смотреть. И платные терминалы, за 10 руб / минута можно посмотреть трансляцию с вебкамер. В этот раз уже совсем не было страшно ходить по стеклянному полу.

Панорама со смотровой площадки.
Вышли с башни и сразу направились к метро. Время ограничено, а нам надо успеть покататься на теплоходе от Парка Культуры. Пробегаем Крымский мост. Я же уже писала, что это одно из моих любимых мест. Кстати, Парк Горького я не люблю, в частности, за платный вход. 20 р. для студентов, конечно, не жалко, но факт остается фактом. Зимой там, правда, здорово кататься на коньках, но речь сейчас не об этом.
На теплоходе музыка играет... конечно же попса, но мы садимся в самый зад, в отдалении от остальных, музыки тут нет, народу тоже, а значит можно спокойно наслаждаться общением и видами Москвы.

Подробнее о маршрутах можно узнать на сайте Столичной судостроительной компании.

Погода портится, начинает капать, а потом и откровенно лить. Кеды промокли моментально каким-то удивительным образом. Я люблю летний дождь, но этот жуткий ветер совершенно выбивается из картины... Одежда сохнуть будет еще долго. Но, вроде бы, без последствий. А значит, день удался.

@темы: Город.msk, Моя жизнь

---

И мне не спится...

Вставать рано, но тем не менее я все еще здесь. Сижу в одиночестве с ноутбуком в меланхоличном настроении и пишу эти строки. Не могу просто так уйти спать.
Снова была в панорамном кино на фильме "И ДУМ ВЫСОКОЕ СТРЕМЛЕНЬЕ" про БАМ. Понравилось. Каталась на колесе обозрения. Прямо таки вставило, я же говорю, до меня, как до жирафа. Больше никогда не буду кататься в закрытых кабинах. Пробежались по музею космонавтики, все-таки бесплатные билеты, можно себе позволить.
По возвращении домой прямо залюбовалась небом.

А сейчас вот смотрю, как проезжают мимо последние трамваи...

@темы: Город.msk, Моя жизнь

---

С возвращением?

Никак не могу осознать того, что я в Москве. Решила, что виной тому авиаперелет. Не получилось понять, что меня куда-то переместили. Все же из Питера я обычно на Ленинградский вокзал возвращаюсь, хватаю долю негатива и все, добро пожаловать домой. А сейчас чего-то как-то не так и не то видится. Уже и в институт вроде сходила, дома постоянно тусуюсь, а ощущения возвращения так и нету. На Красную площадь что ли сходить, чтобы вставило?...

А еще я сегодня нашла дом из «Питер fm». Жаль, чуть-чуть до него ногами не дошла. Не верьте написанному, что это Фонтанка 158, потому что это Фонтанка 159, и находится он мало того, что на другой стороне, так еще и далеко от того места, но ближе к центру, возле Египетского моста.
Еще вспомнился эпизод, когда Максим сидит на мосту и говорит по телефону.

Это место я нашла давно, когда была в Питере в феврале 2008, было не сложно. Мы жили напротив. 2-й инженерный мост, который возле Михайловского замка. Но сегодня у меня новое открытие: Маша жила в доме 24 по наб. Фонтанки, то есть ровно по диагонали от того самого моста. Там показывают панораму в фильме. 4 этаж 7 окно слева. Слышала, что чтобы снять эту сцену, Екатерине Федуловой пришлось максимально вылезти из окна и ее даже на всякий случай привязывали к батарее.

@темы: Город.spb, Моя жизнь, Кино

---

Первый штопор России. Константин Арцеулов

Очень давно пытаюсь напечатать эту статью в газете, но все как-то находится более важный материал. А статья очень хорошая про удивительного человека — летчика, моряка и художника — Константина Арцеулова

Штопор — особый, критический режим полёта самолёта (планёра), заключающийся в его снижении по крутой нисходящей спирали малого радиуса с одновременным вращением относительно всех трёх его осей. При этом самолёт переходит на режим самовращения (авторотации). Впервые преднамеренный ввод самолёта в штопор на аэроплане «Ньюпор-XXI» осуществил 24 сентября 1916 года российский военный лётчик Константин Константинович Арцеулов — внук известного художника И. К. Айвазовского. Он первым определил и осуществил реально возможность так называемого «преднамеренного штопора» — этой фигуры высшего пилотажа, до того считавшейся смертельной.

Штопор самолета: а - прямой; б - обратный; в - плоский

Константин Арцеулов родился в Ялте 17 (29) мая 1891 года в семье корабельного инженера. На обучение мальчик был определен в Севастопольское реальное училище, где увлекся сначала рисованием, а после небом (в 13 лет он строит свой первый планер!). Но, как и всякий мальчишка, родившийся у моря, мечтает стать моряком. В 1905 года родители отправляют Костю в Морской корпус в Петербурге, однако по болезни его отчисляют из училища через три года.

Он возвращается в Крым и усердно готовится к поступлению в Академию художеств. Но, увы, экзамены в Академию им провалены.

Фактически методом исключения судьба оставляет юноше его заветное увлечение – небо. И, по возвращении он строит свой третий планер и совершает на нем полет. А в 1910 года снова поступает в Петербурге на недавно открывшийся авиационный завод рабочим и там же учится летать на аэропланах. Уже через год Константин Арцеулов успешно пройдет испытания и получит звание пилота-авиатора, и вскоре в родном Крыму он становится пилотом-инструктором организованного в Севастополе аэроклуба.

В 1914 году начинается Первая мировая война и 23-летний Константин уходит на фронт. Служит в кавалерии, награжден тремя орденами. В 1915 году переведен в Качинскую школу авиации и получает звание военного летчика. Служит во фронтовом разведывательном авиаотряде, где так же со временем удостаивается орденов – Св. Анны и Св. Владимира 4-й степени. В то время считалось, что сорвавшийся в штопор самолёт не имеет выхода из него. Путём чисто теоретических исследований К. Арцеулов пришёл к выводу, что при попадании машины в штопор нужно отдавать ручку управления от себя, а нажатием на педаль отклонять руль направления в сторону, обратную штопору (обычно, лётчики попавшие в штопор, старались приподнять опущенный вращающейся нос самолёта и тянули ручку управления на себя, чем ещё более усугубляли ситуацию). 24 Сентября 1916 года самолёт «Ньюпор-21», управляемый Арцеуловым, послушно вошел в штопор после сваливания на крыло, выполнил три витка, и по воле лётчика перешел в крутое пикирование. В том же полёте Арцеулов повторил штопор, сделав уже 5 витков. Затем он успешно обучил этому воздушному маневру всех курсантов. И не раз потом в ходе боя русские летчики смело заходили в «штопор», чем буквально ошеломляли и дезорганизовывали немецких авиаторов.

С середины 1921 года его назначают начальником летной части 1-й Московской высшей школы красвоенлетов. Кроме того, он – летчик-испытатель №1 новых моделей самолетов.

С 1927 года К. К. Арцеулова переводят в гражданскую авиацию, где он в основном занимается аэрофотосъемкой. В 1933 году руководство страны присуждает ему высшее летное звание того времени — звание заслуженного летчика СССР, но через короткое время оно же, припомнив вдруг что-то из его дореволюционного прошлого, отправляет его на поселение к Белому морю, где он становится капитаном маленького буксира. Но, как известно, настоящий человек любое дело делает по-настоящему! Буксир под его руководством стал одним из лучших по дисциплине, порядку и внешнему виду.

Уже после войны Константин Константинович Арцеулов возвращается в Москву. Он реабилитирован. Его ждет преподавательская деятельность в одном из самых престижных вузов страны — в Московском авиационном институте. И тут к бывшему летчику и капитану приходит его самое первое увлечение — рисование.

Он успешно сотрудничает с несколькими издательствами, а всего с его рисунками и художественным оформлением за несколько лет выходит более 50 книг! Кроме того, им же проиллюстрировано 240 (!) номеров очень популярного в советское время журнала «Техника — молодежи» и других изданий.

Константин Константинович умер 18 марта 1980 года, прожив сложную, но яркую, деятельную жизнь, оставив свой след в истории авиации.

По материалам сайта www.perekop.info

@темы: Великие люди, Авиация и Космос

---

Питер. Город в моей жизни

Как описать мои чувства к этому городу? Какой он для меня? Я попробую это описать. Предупрежу сразу, букв будет много. Часть из них будет написана не мной, так как это будут цитаты из фильмов/книг/песен. Ведь мнение формируется не только за счет увиденного собственными глазами.

Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам
И запируем на просторе.
...
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгой, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит...

Кто не знает этих строк из Пушкинского «Медного всадника»! Проходили их и мы, помнится, классе в шестом.

Первый раз в Петербурге я была со школьной экскурсии и было мне 10 лет. Я помню все урывками. Например, большое впечатление произвела Петровская коллекция в Кунсткамере. Да, это там, где законсервированные уродцы. Я их жадно разглядывала, мне было очень интересно.
Через семь лет, когда я увидела эту коллекцию снова, мне уже было страшно, немного противно и думалось: «Не дай Бог!»
Ощущения города у меня тогда не осталось, когда всюду перевозят на автобусе, кажется, что все это очень далеко друг от друга, теряешься в пространстве и сориентироваться крайне тяжело.
Через несколько лет этот город стал для меня чем-то особенным, каким-то очень романтическим местом. Но так уж сложилось, попасть туда снова мне удалось только зимой 2008 года.

Не буду вдаваться в особые подробности, как повлияли «Питер fm» и «Прогулка», про эти фильмы я писала отдельно, а про все остальное можно писать помногу и долго. Внес свою лепту и Достоевский. Особенное влияние оказала моя любимая книжка, я описала это в отдельном посте..

Еще определенный вклад сделал эпизод из телесериала «Гибель империи», когда народ встает на Дворцовой на колени перед царем. Там еще панорама красивая идет. Впечатляет, в общем. Как и осознание того, что Петербург был центром Российской империи и именно здесь жили и умирали наши цари, что здесь была революция... Как тяжело осознавать это сейчас....

А еще в детстве мне нравились мульты про Масяню. Я их и сейчас иногда пересматриваю.
-Алле. Я доделал! Готово! Ты срочно должна на это посмотреть!
-Ой, я не могу, мосты уже развели.
-Так ты же живешь в соседнем доме.
-Да? Ладно, щас. Такая хорошая Питерская отмазка. И не работает!

28 мая, когда я вышла из поезда, в моей голове пронеслись фразы из фильма «Рождественская мистерия»: Ну, что? Деньгам капут, выступлению каюк, здравствуй, Санкт-Петербург. Почему-то вдруг возникла ассоциация с этим фильмом. Впервые я посмотрела его в 10 лет, потом забыла надолго, а потом снова посмотрела.... случайно. Это единственный российский фильм про Рождество, в том смысле, что именно про Рождество, а не про Новый год. Очень добрый и хороший фильм, хотя ничего особенного в нем нет. Только какое-то особенное настроение, которое остается после просмотра.

Я уже упоминала «Медного всадника», так с легкой руки Пушкина стали называть памятник Петру Великому на Сенатской площади. А в моей жизни он стал ассоциироваться со стихом, который я написала очень давно, в 2005 году, совершенно не думая ни о Петербурге, ни о Петре. Я уже вроде писала, что стихи у меня не получаются. Вообще. Но этот получился все же лучше других, которые я писала тогда.
Кто был в Питере знает про памятник Чижику-Пыжику, который стоит на Фонтанке. Кто не бросал в него монеты, чтобы загадать желание? Я тоже спускала в него всю мелочь и не один раз. А желание загадываю всегда одно. Хотя оно уже даже не желание вовсе.
Темным зимним вечером я шла по набережной Фонтанки (хотя было так темно, а я так плохо ориентировалась, что понятия не имела, где нахожусь) с одним человеком. Конечно, мы не могли пройти мимо Чижика. Я взяла монету, загадала то, чего мне больше всего хотелось в ту минуту, и, конечно, промазала. Спустила всю мелочь, ни разу так и не попала. Тогда это не сильно меня расстроило. Среди самых счастливых дней моей жизни, я бы, конечно же, назвала и тот день. Именно в память о нем, кидая монету в Чижика, я всегда загадываю одно и то же желание. Попасть мне удалось лишь дважды...
А еще вот это совершенно особенное место.

Когда мы приезжали в Питер в феврале праздновать экватор, все без исключения сказали, что хотели бы жить в этом городе. А я поняла, что в Москве мне лучше. Хотя я слукавлю, если скажу, что у меня не возникало мысли переехать в северную столицу. Причин много. Всех и не упомнишь.
Тем не менее, я люблю этот город.

@темы: Город.spb, Моя жизнь

---

Сомнения и правда

Когда-то в лицее, когда мы проходили «Преступление и наказание» Достоевского, учительница нас спросила, сколько в мире есть правд. Все говорили, что правда у каждого своя. Аргументированно так говорили. А она утверждала, что правда одна, та, которая от Бога. А все остальное — это лишь точка зрения одного, нескольких или многих людей. Они принимают ее, как правду, но нередко это оказывается иллюзией. А как проверить?
Ничего ты не должен. Вот вернулся, а что получил? Уходишь — уходи. Остаешься — оставайся. Сомнения, Рафи, еще никого до добра не доводили. Сомнениями делу не поможешь. Решил уйти — уходи. И даже не оглядывайся. Так всем лучше будет. А ты все задом пятишься. Вот и падаешь. Старый черт говорил ведь тебе, что как бы ни решил — все едино правильно будет?
— Говорил. Да, как видно, ошибся… Мое решение до добра не довело.
— А кто тебе сказал, что правильно — это значит хорошо? Правильно, Рафи, это когда ты что-то решил и сделал без всяких сомнений и оглядок. Вот тогда, что бы ни получилось — все будет верно, значит, так силы посильнее тебя распорядились. Освободишься от сомнений — перестанешь ошибаться. Так-то. В этом мире все, что тебе дано, — это свобода выбирать и следовать своему выбору. И принимать то, что получилось. Больше ничего у человека нету. А ты все думаешь, как бы поглаже да полегче жить, как бы всех довольными оставить. Не будет этого. Пора уж понять. Правильно — вовсе не значит, что все рады будут. Правильно — это иногда и больно. Иногда и страшно... Ничего тут не поделаешь. Мир не для твоей радости создавался. И не для того, чтобы жил счастливо. Мир сам по себе, а ты сам по себе. И по-другому не будет. Так что избавляйся от сомнений, Рафи. Решил — делай, а там, что бы ни получилось, все правильно будет. Помни, Рафи, никогда не сомневайся.
Сомнения людей больше погубили, чем глупость. От них все беды. Matador поневоле. Луис Ривера

@темы: Моя жизнь

---

Пока ждет автомобиль

Сегодня с утра наткнулась на клип группы Звери «До скорой встречи». Мне он когда-то очень нравился и я с удовольствием его посмотрела. А потом случайно прочитала, что он оказывается снят по мотивам рассказа О Генри «Пока ждет автомобиль». Я тут же нашла его в интернете. Надо сказать, пришлось прочитать его дважды, с первого раза не дошло...

Как только начало смеркаться, в этот тихий уголок тихого маленького парка опять пришла девушка в сером платье. Она села на скамью и открыла книгу, так как еще с полчаса можно было читать при дневном свете.
Повторяем: она была в простом сером платье — простом ровно настолько, чтобы не бросалась в глаза безупречность его покроя и стиля. Негустая вуаль спускалась с шляпки в виде тюрбана на лицо, сиявшее спокойной, строгой красотой. Девушка приходила сюда в это же самое время и вчера и позавчера, и был некто, кто знал об этом.
Молодой человек, знавший об этом, бродил неподалеку, возлагая жертвы на алтарь Случая, в надежде на милость этого великого идола. Его благочестие было вознаграждено, — девушка перевернула страницу, книга выскользнула у нее из рук и упала, отлетев от скамьи на целых два шага.
Не теряя ни секунды, молодой человек алчно ринулся к яркому томику и подал его девушке, строго придерживаясь того стиля, который укоренился в наших парках и других общественных местах и представляет собою смесь галантности с надеждой, умеряемых почтением к постовому полисмену на углу. Приятным голосом он рискнул отпустить незначительное замечание относительно погоды — обычная вступительная тема, ответственная за многие несчастья на земле, — и замер на месте, ожидая своей участи.
Девушка не спеша окинула взглядом его скромный аккуратный костюм и лицо, не отличавшееся особой выразительностью.
— Можете сесть, если хотите, — сказала она глубоким, неторопливым контральто. — Право, мне даже хочется, чтобы вы сели. Все равно уже темно: и читать трудно. Я предпочитаю поболтать.
Раб Случая с готовностью опустился на скамью.
— Известно ли вам, — начал он, изрекая формулу, которой обычно открывают митинг ораторы и парке, — что вы самая что ни на есть потрясающая девушка, какую я когда-либо видел? Я вчера не спускал с вас глаз. Или вы, деточка, даже не заметили, что кое-кто совсем одурел от ваших прелестных глазенок?
— Кто бы ни были вы, — произнесла девушка ледяным тоном, — прошу не забывать, что я — леди. Я прощаю вам слова, с которыми вы только что обратились ко мне, — заблуждение ваше, несомненно, вполне естественно для человека вашего круга. Я предложила вам сесть; если мое приглашение позволяет вам называть меня «деточкой», я беру его назад.
— Ради бога, простите, — взмолился молодой человек. Самодовольство, написанное на его лице, сменилось выражением смирения и раскаяния. — Я ошибся; понимаете, я хочу сказать, что обычно девушки в парке… вы этого, конечно, не знаете, но….
— Оставим эту тему. Я, конечно, это знаю. Лучше расскажите мне обо всех этих людях, которые проходят мимо нас, каждый своим путем. Куда идут они? Почему так спешат? Счастливы, ли они?
Молодой человек мгновенно утратил игривый вид. Он ответил ни сразу, - трудно было понять, какая собственно роль ему предназначена,
— Да, очень интересно наблюдать за ними, — промямлил он, решив, наконец, что постиг настроение своей собеседницы. — Чудесная загадка жизни… Одни идут ужинать, другие… гм… в другие места. Хотелось бы узнать, как они живут.
— Мне — нет, — сказала девушка. — Я не настолько любознательна. Я прихожу сюда посидеть только за тем, чтобы хоть ненадолго стать ближе к великому, трепещущему сердцу человечества. Моя жизнь проходит так далеко от него, что я никогда не слышу его биения. Скажите, догадываетесь ли вы, почему я так говорю с вами, мистер…
— Паркенстэкер, — подсказал молодой человек и взглянул вопросительно и с надеждой.
— Нет, — сказала девушка, подняв тонкий пальчики слегка улыбнувшись. - Она слишком хорошо известна. Нет никакой возможности помешать газетам печатать некоторые фамилии. И даже портреты. Эта вуалетка и шляпа моей горничной делают меня «инкогнито». Если бы вы знали, как смотрит на меня шофер всякий раз, как думает, что я не замечаю его взглядов. Скажу откровенно: существует всего пять или шесть фамилий, принадлежащих к святая святых; и моя, по случайности рождения, входит в их число. Я говорю все это вам, мистер Стекенпот.
— Паркенстэкер, — скромно поправил молодой человек.
— Мистер Паркенстэкер, потому что мне хотелось хоть раз в жизни поговорить с естественным человеком — с человеком, не испорченным презренным блеском богатства и так называемым «высоким общественным положением». Ах, вы не поверите, как я устала от денег — вечно деньги, деньги! И от всех, кто окружает меня, — все пляшут, как марионетки, и все на один лад. Я просто больна от развлечений, бриллиантов, выездов, общества, от роскоши всякого рода.
— А я всегда был склонен думать, — осмелился нерешительно заметить молодой человек, — что деньги, должно быть, все-таки недурная вещь.
— Достаток в средствах, конечно, желателен. Но когда у вас столько миллионов, что… — она заключила фразу жестом отчаяния. — Однообразие, рутина, — продолжала она, — вот что нагоняет тоску. Выезды, обеды, театры, балы, ужины — и на всем позолота бьющего через край богатства. Порою даже хруст льдинки в моем бокале с шампанским способен свести меня с ума.
Мистер Паркенстэкер, казалось, слушал ее с неподдельным интересом.
— Мне всегда нравилось, — проговорил он, — читать и слушать о жизни богачей и великосветского общества. Должно быть, я немножко сноб. Но я люблю обо всем иметь точные сведения. У меня составилось представление, что шампанское замораживают в бутылках, а не кладут лед прямо в бокалы.
Девушка рассмеялась мелодичным смехом, — его замечание, видно, позабавило ее от души.
— Да будет вам известно, — объяснила она снисходительным тоном, — что мы, люди праздного сословия, часто развлекаемся именно тем, что нарушаем установленные традиции. Как раз последнее время модно класть лед в шампанское. Эта причуда вошла в обычай с обеда в Уолдорфе, который давали в честь приезда татарского князя. Но скоро эта прихоть сменится другой. Неделю тому назад на званом обеде на Мэдисон-авеню возле каждого прибора была положена зеленая лайковая перчатка, которую полагалось надеть, кушая маслины.
— Да, — признался молодой человек смиренно, — все эти тонкости, все эти забавы интимных кругов высшего света остаются неизвестными широкой публике.
— Иногда, — продолжала девушка, принимая его признание в невежестве легким кивком головы, — иногда я думаю, что если б я могла полюбить, то только человека из низшего класса. Какого-нибудь труженика, а не трутня. Но безусловно требования богатства и знатности окажутся сильней моих склонностей. Сейчас, например, меня осаждают двое. Один из них герцог немецкого княжества. Я подозреваю, что у него есть или была жена, которую он довел до сумасшествия своей необузданностью и жестокостью. Другой претендент — английский маркиз, такой чопорный и расчетливый, что я, пожалуй, предпочту свирепость герцога. Но что побуждает меня говорить все это вам, мистер Покенстэкер?
— Паркенстэкер, — едва слышно пролепетал молодой человек. — Честное слово, вы не можете себе представить, как я ценю ваше доверие.
Девушка окинула его спокойным, безразличным взглядом, подчеркнувшим разницу их общественного положения.
— Какая у вас профессия, мистер Паркенстэкер? — спросила она.
— Очень скромная. Но я рассчитываю кое-чего добиться в жизни. Вы это серьезно сказали, что можете полюбить человека из низшего класса?
— Да, конечно. Но я сказала: «могла бы». Не забудьте про герцога и маркиза. Да, ни одна профессия не показалась бы мне слишком низкой, лишь бы сам человек мне нравился.
— Я работаю, — объявил мистер Паркенстэкер, — в одном ресторане.
Девушка слегка вздрогнула,
— Но не в качестве официанта? — спросила она почти умоляюще. — Всякий труд благороден, но… личное обслуживание, вы понимаете, лакеи и…
— Нет, я не официант. Я кассир в… — Напротив, на улице, идущей вдоль парка, сияли электрические буквы вывески «Ресторан». — Я служу кассиром вон в том ресторане.
Девушка взглянула на крохотные часики на браслетке тонкой работы и поспешно встала. Она сунула книгу в изящную сумочку, висевшую у пояса, в которой книга едва помещалась.
— Почему вы не на работе? — спросила девушка.
— Я сегодня в ночной смене, — сказал молодой человек. — В моем распоряжении еще целый час. Но ведь это не последняя наша встреча? Могу я надеяться?..
— Не знаю. Возможно. А впрочем, может, мой каприз больше не повторится. Я должна спешить. Меня ждет званый обед, а потом ложа в театре — опять, увы, все тот же неразрывный круг. Вы, вероятно, когда шли сюда, заметили автомобиль на углу возле парка? Весь белый.
— И с красными колесами? — спросил молодой человек, задумчиво сдвинув брови.
— Да. Я всегда приезжаю сюда в этом авто. Пьер ждет меня у входа. Он уверен, что я провожу время в магазине на площади, по ту сторону парка. Представляете вы себе путы жизни, в которой мы вынуждены обманывать даже собственных шоферов? До свиданья.
— Но уже совсем стемнело, — сказал мистер Паркенстэкер, — а в парке столько всяких грубиянов. Разрешите мне проводить…
— Если вы хоть сколько-нибудь считаетесь с моими желаниями, - решительно ответила девушка, — вы останетесь на этой скамье еще десять минут после того, как я уйду. Я вовсе не ставлю вам это в вину, но вы, по всей вероятности, осведомлены о том, что обычно на автомобилях стоят монограммы их владельцев. Еще раз до свиданья.
Быстро и с достоинством удалилась она в темноту аллеи. Молодой человек глядел вслед ее стройной фигуре, пока она не вышла из парка, направляясь к углу, где стоял автомобиль. Затем, не колеблясь, он стал предательски красться следом за ней, прячась за деревьями и кустами, все время идя параллельно пути, по которому шла девушка, ни на секунду не теряя ее из виду.
Дойдя до угла, девушка повернула голову в сторону белого автомобиля, мельком взглянула на него, прошла мимо и стала переходить улицу. Под прикрытием стоявшего возле парка кэба молодой человек следил взглядом за каждым ее движением. Ступив на противоположный тротуару девушка толкнула дверь ресторана с сияющей вывеской. Ресторан был из числа тех, где все сверкает, все выкрашено в белую краску, всюду стекло и где можно пообедать дешево и шикарно. Девушка прошла через весь ресторан, скрылась куда-то в глубине его и тут же вынырнула вновь, но уже без шляпы и вуалетки.
Сразу за входной стеклянной дверью находилась касса. Рыжеволосая девушка, сидевшая за ней, решительно взглянула на часы и стала слезать с табурета. Девушка в сером платье заняла ее место.
Молодой человек сунул руки в карманы и медленно пошел назад. На углу он споткнулся о маленький томик в бумажной обертке, валявшийся на земле. По яркой обложке он узнал книгу, которую читала девушка. Он небрежно поднял ее и прочел заголовок. «Новые сказки Шехерезады»; имя автора было Стивенсон. Молодой человек уронил книгу в траву и с минуту стоял в нерешительности. Потом открыл дверцу белого автомобиля, сел, откинувшись на подушки, и сказал шоферу три слова:
— В клуб, Анри.

@темы: Литература, Музыка

---

Круче не бывает / Knallhart

Этот фильм мы смотрели в 11 классе, когда ходили на фестиваль немецкого кино в кинотеатр 35mm.

Этот фильм открывал фестиваль, а значит был самым достойным. В это не сложно поверить, фильм мне действительно понравился.
Это рассказ о женщине, Мириам, и ее 15-летнем сыне Михаэле, которые вынуждены оставить свою виллу в фешенебельном берлинском районе Целлендорф и переехать в неблагоприятный этнический квартал. На новом месте мальчишке приходится тяжело: в школе ничему кроме побоев не научишься, а дома не дает покоя мать, занятая поисками нового мужчины. Жизнь переворачивается с ног на голову, когда местный криминальный авторитет берет парня под свое крыло. Оказалось, что его ангельское лицо — идеальная маска наркокурьера. Михаэль входит в роль и ему уже кажется, что он на пути к своей мечте. Однако на самом деле он "шел совсем в другую сторону"...

@темы: Кино

---

Папа

Еще один фильм, о котором я хочу написать, это фильм Владимира Машкова «Папа», снятый по мотивам пьесы Александра Галича «Матросская тишина».

История, рассказанная в этом фильме — древняя и вечная история о любви, о предательстве и о прощении. Эта история заключена в круг жизни, по которому нас ведёт любовь к родителям. Родители — единственные люди на земле, любящие нас бескорыстно, ни за что. Но платить за эту любовь мы не всегда способны.

30-е годы. Все, чем живёт этот человек — его талантливый сын. Скрипка в руках мальчика оживает и заставляет людей плакать, и позволяет отцу мечтать об огромных залах, рукоплещущих сыну. Все, что может отец — вести сына к мечте так, как он понимает этот путь — и бережно, и настойчиво, и жестоко. Когда же повзрослевший сын становится лучшим учеником Консерватории, все, чего хотелось бы отцу — посмотреть на своего мальчика в минуты его славы. Но вместо счастья и благодарности он получает от сына пощечину. Сын стыдится отца. И должны пройти годы, чтобы мальчик понял — отец простил его, потому что родительская любовь не знает ни обид, ни смерти…

@темы: Кино

---

Офицеры в северной столице

Во возвращении из Петербурга захотелось поделиться тем образом города, который сложился у меня. Я еще напишу пост в общем, а сейчас хотелось бы отметить, какое влияние оказало на него мое любимое произведение в частности. Давно хотелось заморочиться, выписать цитаты, адреса, все, что есть в этой книге, касательно этой темы.

И вот, что получилось! (Не помешанным на этом, а так же людям, с медленным интернетом может быть не интересно)

«Лето 1928 года. Я вижу себя с узелком в руках на улицах Ленинграда. <…> Мы с Петей живем у Семы Гинзбурга, слесаря с «Электросилы», бывшего ученика нашей школы. <…> Мы бродим по широкому, просторному городу, по набережным вдоль просторной Невы, и Петя, который чувствует себя в Ленинграде, как дома, рассказывает мне о Медном всаднике, а я думаю: «Примут или не примут?»
И вот наконец – решительный день! Я стою перед Аэромузеем: здесь мы держали испытания. Это огромный дом со львами на проспекте Рошаля. Петя говорил, что эти львы описаны в «Медном всаднике» и будто на них спасался от наводнения Евгений, – до сих пор не знаю, правда это или нет. Мне не до Пушкина. Львы смотрят на меня с таким видом, как будто они сейчас начнут спрашивать: кто я, где родился и верно ли, что мне девятнадцать лет?<…>
Мы приходим на лекции прямо с завода – Сема Гинзбург устроил меня подручным слесаря на «Электросилу».»

Про львов — правда! Вот этот дом. И статья про него
Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений. Он страшился, бедный,
Не за себя. Он не слыхал,
Как подымался жадный вал,
Ему подошвы подмывая,
Как дождь ему в лицо хлестал,
Как ветер, буйно завывая,
С него и шляпу вдруг сорвал.

«О чем только не передумала, чего только не вообразила я в это утро 10 мая 1936 года, подъезжая к Ленинграду, где на другой день должна была встретиться с Саней! Вагон дребезжал и скрипел, должно быть попался старый, но я прекрасно, спокойно спала всю ночь, а проснувшись, стала мечтать и мечтать. <…> Тогда «стрела» приходила в Ленинград в 10.20, и соседи давно уже курили в коридоре, должно быть, ждали, когда я оденусь и выйду, а я все лежала. Я точно боялась, что долго теперь ко мне не вернется это чудное, детское состояние души. <…>
В одном из писем Саша подробно рассказывала и даже рисовала, как с вокзала проехать к ним, на проспект Карла Либкнехта, где они жили. Но я все перепутала и, выйдя на Невский, спросила у какого–то вежливого ленинградца в пенсне:
– Скажите, пожалуйста, как пройти на Невский проспект?
Это был позор, о котором я даже никому не сказала.
Потом меня зажали в трамвае, и единственное, что я успела заметить, это что в сравнении с Москвой улицы были пустоваты. Пустовата была и та, по которой, сойдя с трамвая, я тащилась с моим чемоданом. А вот и номер 79. «Фотограф–художник Беренштейн».
Здесь.
Я стояла на площадке третьего этажа, потирая пальцы, онемевшие от проклятого чемодана, когда внизу хлопнула дверь и длинный человек в макинтоше, с кепкой в руке промчался мимо меня, прыгая через ступеньку.»

Проспектом Карла Либкнехта с 1918 по 1944 год назывался Большой проспект Петроградской стороны. Карл Ли́бкнехт — деятель германского и международного рабочего движения, один из основателей (1918) Коммунистической партии Германии. Дом 79 там есть, интересно, тот или нет?

«…Я помню по числам все наши встречи с Саней, не только встречи, но и письма. В садике на Триумфальной мы встретились 2 апреля, а у Большого театра 13 июня. Этот вечер, памятный на всю жизнь, – когда он позвонил, вернувшись из Арктического института, и я поехала к нему – было 21 мая.
Мы знакомы с детских лет, и мне казалось, что я уже так хорошо знаю его, как он и сам, кажется, себя не знает. Но таким как в этот вечер, я прежде его не видала. Когда мы ужинали, я ему даже сказала об этом.
Он был в Ленинграде, прекрасном огромном городе, который он любил еще со времени летной школы, – в Ленинграде после тишины Заполярья! Все шло все удавалось.
И как видны были в его лице, во всех движениях, даже в том, как он ел, это счастье, эта удача! У него блестели глаза, он держался прямо и вместе с тем свободно. Если б я не была влюблена в него всю жизнь, так уж в этот вечер непременно бы влюбилась.
Мы что–то ели без конца, а потом пошли гулять, потому что я сказала, что еще не успела посмотреть Ленинград, и Саня загорелся и сказал, что он хочет сам «показать мне, что это за город».
Был третий час, и это был самый темный час ночи, но когда мы вышли из «Астории», было так светло, что я нарочно остановилась на улице Гоголя и стала читать газету.
Белая ночь! Но Саня сказал, что его не удивить белыми ночами и что в Ленинграде они хороши только тем, что не продолжаются по полгода.
Мы прошли под аркой Главного штаба, и великолепная пустынная площадь вдруг открылась перед нами – не очень большая, но просторная и какая–то сдержанная, не похожая на открытые площади Москвы. Очень обидно, но я не знала, что это за площадь, и Сане пришлось прочесть мне краткий урок русской истории с упоминанием 7 ноября 1917 года.
Потом мы пошли по улице Халтурина – я прочитала название под домовым фонарем – и долго стояли перед колоссами, поддерживающими на плечах высокий подъезд Эрмитажа. Не знаю, как Саня, а я смотрела на них с нежным чувством, точно они были живые, – им было так тяжело, и все–таки они были прекрасны.
Потом мы вышли на набережную, – вот где была эта белая ночь, – ни день, ни ночь, ни утро, ни вечер. Над зданиями Военно–медицинской академии небо было темно–синее, светло–синее, желтое, оранжевое, – кажется, всех цветов, какие только есть на свете! Где–то там было солнце. А над Петропавловской крепостью все было совершенно другим, туманно–серым, настолько другим, что нельзя было поверить, что это одно и то же небо. И мы сперва долго смотрели на крепость и на ее небо, а потом вдруг поворачивались к Военно–медицинской академии и к ее небу, и это был как будто мгновенный переезд из одной страны в другую – из неподвижной и серой в прекрасную, живую, с быстро меняющимися цветами.
Стало холодно, я была легко одета, и мы вдвоем завернулись в Санин плащ и долго сидели обнявшись и молчали.
Мы сидели на полукруглой гранитной скамейке, у самого спуска в Неву, и где–то внизу волна чуть слышно ударялась о каменный берег. <…>
Не помню, где мы еще бродили в эту ночь, только помню, что никак не могли уйти от Невы. Мечеть с голубым куполом и двумя минаретами повыше и пониже все время была где–то перед нами, и мы все время шли к ней, а она уходила от нас, как виденье.
Уже дворники подметали улицы и большой желтый круг солнца стоял довольно высоко над Выборгской стороной, и как нам ни жалко было расставаться с этой ночью, а она уходила, – когда Саня вдруг решил, что нужно немедленно позвонить Пете. <…>
У мечети – мы все–таки дошли до мечети – Саня окликнул такси, и нам вдруг показалось так удобно в такси, что Саня стал уговаривать меня поехать еще на острова, а уж потом к Пете. Но ему предстоял трудный день, я хотела, чтобы сперва он заехал к себе и уснул хоть ненадолго…
И мы вернулись к нему в «Асторию» и стали варить кофе. Саня всегда возил с собой кофейник и спиртовку – он на Севере пристрастился к кофе.
– А страшно, что так хорошо, правда? – сказал он и обнял меня. – У тебя сердце так бьется! И у меня – посмотри.
Он взял мою руку и приложил к сердцу.
– Мы очень волнуемся, это смешно, правда?
Он говорил что–то, не слыша себя, и голос его вдруг стал совсем другой от волнения…»

Современный Арктический институт находится на улице Беринга, но в те годы ее не было. Зато «Астория» на том же самом месте, Большая Морская ул. 39 или, как тогда называлась, улица Гоголя. Читать газету 21 мая в три часа ночи? Если очень постараться, то наверно можно. А вообще пик Белых ночей — конец июня (20-21). Улица Халтурина (в честь народовольца С. Н. Халтурина, организовавшего в 1880 году взрыв в Зимнем дворце) — Миллионная улица. Ну, и конечно, «атланты держат небо на каменных руках». Про небо... Полагаю, стоять надо где-то здесь. Мечеть скорее всего та, что находится возле Петропавловской крепости, на углу Кронверкского проспекта и Конного переулка.


А вот это написано точно про меня:
«…Основная экспедиция запоздала со снаряжением, а наше снаряжение было готово и даже отправлено багажом в Архангельск, и у меня вдруг оказалось несколько свободных дней. У меня – потому что Саня все равно с утра до вечера пропадал в Арктическом институте. И вот в эти свободные два–три дня я решила хоть немного познакомиться с Ленинградом.
Глядя, как мальчишки лазают по пьедесталу Медного Всадника и садятся верхом на змея, я думала о том, что, если бы я родилась в Ленинграде, у меня было бы совсем другое детство – морское, балтийское. Именно здесь я должна была некогда прочитать «Столетие открытий».
Я была в квартире Пушкина, в голландском домике Петра, в Летнем саду.
На Неве стояли корабли, и однажды я видела, как матросы сходили на берег у Сената. Сигнальщик, стоя на парапете, передавал что–то флажками; оттуда, с корабля, чрез сиянье воздуха, солнца, Невы ему отвечали флажками; и все это было так празднично, так просторно, что у меня даже слезы подступили к глазам.
Впрочем, мне часто хотелось плакать в Ленинграде – горе и радость как–то перепутались в сердце, и я бродила по этому чудному просторному городу растерянная, очарованная, стараясь не думать о том, что скоро кончатся эти счастливые и печальные ленинградские дни.»

« Если бы можно было остановить время, я бы сделала это в ту минуту, когда, бросившись в город и уже не найдя Саню, я зачем–то слезла с трамвая на Невском и остановилась перед первой сводкой главного командования, вывешенной в огромном окне «Гастронома». Стоя перед самым окном, я прочитала сводку, потом обернулась, увидела серьезные, взволнованные лица, и странное чувство вдруг охватило меня: это чтение происходило уже в какой–то новой, неизвестной жизни. В неизвестной, загадочной жизни был этот вечер, первый теплый вечер за лето, и эти бледные, шагающие по тротуару тени, и то, что солнце еще не зашло, а над Адмиралтейством уже стояла луна. Первые в этой жизни слова были написаны жирными буквами во всю ширину окна, все новые и новые люди подходили и читали их, и ничего нельзя было изменить, как бы страстно этого ни хотелось.»

«Петина часть стояла на Университетской набережной. Сразу же после отъезда детей он записался в народное ополчение. В свободное время я забегала к нему, мы сидели на бревнах, сваленных у парапета, или прохаживались от Филологического института до Сфинксов. Другие памятники были уже сняты или завалены мешками с песком, а Сфинксы почему–то еще лежали, как прежде, в далекие мирные времена, до 22 июня 1941 года. Бесстрастно уставясь на всю эту скучную человеческую возню, лежали они на берегу Невы, и у них были широко открытые глаза и высокомерные лапы. У Пети становилось доброе, хитрое лицо, когда он смотрел на Сфинксов.
– Сделать такую лапу и умереть, – как–то сказал он мне и стал длинно, интересно рассказывать, почему это гениальная лапа.»

Вы, конечно же, поняли, что имеется ввиду Академия художеств и сфинксы перед ней.


«Мое дежурство кончалось только в полдень, но я отпросилась. Варя Трофимова заменила меня, и еще не было десяти часов, как я уже была у Филологического института. Знакомый боец из Петиного батальона мелькнул в окне, я окликнула его.
– Сковородникова? Сейчас сообразим…
Петя торопливо вышел из ворот, мы поздоровались и пошли по набережной, к Сфинксам. <…> Мы дошли до Сфинксов и, как всегда, остановились у того места, где почему–то был снят парапет и кусок сломанных перил болтался на талях. Вздохнув, Петя уставился на Сфинксов – прощался? Длинный, подняв голову, стоял он, и что–то орлиное было в этом худом профиле с гордо прикрытыми, рассеянными глазами. «Плевал он на эту смерть», как рассказывал мне потом, через много дней, командир его батальона. Как ни странно, но именно в этот день, прощаясь с Петей у Сфинксов, я почувствовала эту гордость, это презрение. <…>
Я проводила его до института и пешком пошла на Петроградскую, хотя чувствовала усталость после бессонной ночи.
Жарко было, свежий асфальт у Ростральных колонн плавился и оседал под ногами. Легкий запах смолы доносился от барок, стоявших за Биржевым мостом, и Нева, великолепная, просторная, не шла, а шествовала, раскинувшись на две такие же великолепные, просторные Невы, именно там, где это было прекрасно. И странно, дико было подумать о том, что в какой–нибудь сотне километров отсюда немецкие солдаты, обливаясь потом, со звериной энергией рвутся к этим зданиям, к этому праздничному летнему сиянию Невы, к этому новому, молодому скверу между Биржевым и Дворцовым мостами.
Но пока еще тихо, спокойно было вокруг, в сквере играли дети, и старый сторож с металлическим прутиком в руке шел по дорожке, останавливаясь время от времени, чтобы наколоть на прутик бумажку.»


« Кажется, никогда еще на Невском не было так много народу. Беспокойно оглядываясь на усталых, запыленных детей, женщины везли на садовых тележках узлы, сундуки, корыта… Не городские, загорелые старики, сгорбясь, шагали по тротуарам навстречу движению. Это были колпинцы, детскосельцы… Пригороды входили в город!
Добрых два часа мы добирались до Московского вокзала. Я не позволила доктору тащить через площадь его мешок, потащила сама и остановилась на углу Старо–Невского, чтобы взяться удобнее. Иван Иваныч прошел вперед. Широкий подъезд был совершенно пуст – это показалось мне странным.
«Наверно, теперь садятся с Лиговки», – подумала я.
Удивительно, как запомнилась мне эта минута: площадь Восстания, залитая солнцем, длинный доктор в морской шинели, поднимающийся по ступеням, тень, которая сломилась на ступенях, поднималась за ним, тревожная пустота у главного входа…
Дверь была закрыта. Доктор постучал. Полная женщина в железнодорожной фуражке выглянула и сказала ему не знаю что, два слова. Он постоял, потом медленно вернулся ко мне. У него было строгое лицо.
– Ну–ка, давайте сюда мешок, Катя, – сказал он, – и – айда домой. Последняя дорога перерезана. Поезда больше не ходят…»


«Бомбы рвались очень близко, ни одного целого стекла не осталось в эту ночь на проспекте Максима Горького, на улицах было светло и страшно от зарева, от розово–красного снега, а этот грустный человек сидел и бормотал молитвы, а потом преспокойно уснул; войдя в комнату с рассветом, я нашла его мирно спящим подле покойницы, с молитвенником под головой. <…>
До еврейского кладбища было далеко, не добраться, и Розалия Наумовна решила похоронить сестру на Смоленском. За шестьсот граммов хлеба грустный еврей, читавший над Бертой молитвы, согласился придти на православное кладбище, чтобы проводить свою «клиентку», как он сказал, согласно обряду.
Я плохо помню эти проводы, продолжавшиеся весь день – от самого раннего утра до сумерек, подступивших по декабрьскому рано. Как будто старая немая кинолента шла передо мной, и сонное сознание то следовало за ней, то оступалось в снег, заваливший Васильевский остров.»

Проспект Максима Горького — Кронверкский проспект. Еврейское кладбище находится на проспекте Александровской Фермы, что, безусловно, очень далеко, если идти пешком.


«Я лечу над Ладожским озером, по которому через несколько дней пройдут первые машины с ленинградцами на «Большую Землю», с хлебом и мукой – в Ленинград. Вехи стоят здесь и там, намечая «дорогу жизни», люди работают по самое сердце в снегу.
Я лечу над картой великой войны, и уже не маленький сердитый летчик в меховых сапогах, а само Время сидит за штурвалом моего самолета.»


«Она живет в городе, окруженном с юга и с севера, с запада и с востока, в городе, где мы решили устроить свой дом, если это когда–нибудь станет возможно. Бомбят и обстреливают этот город и делают все, что только в силах, чтобы голодной смертью умерли его жители, которые не желают сдаваться. Льют тяжелые пушки и тащат их за тысячи километров. Из самой Германии везут бетон и заливают им стенки траншей и дотов. Каждую ночь освещают ракетами небо над Невой, чтобы не проскочила по темной воде баржа с мукой или хлебом. Трудятся ожесточенно, свирепо – все для того, чтобы умерла моя Катя.»


«…На случайной машине, приехавшей в Бернгардовку за матрицами «Правды», я добрался до Литейного проспекта. Оттуда нужно было идти пешком или ждать трамвая; единственный трамвай ходил на Петроградскую – тройка. Но ленинградцы, расположившиеся на остановке, как дома, сказали, что ждать придется, возможно, около часа. Майор, которому тоже нужно было на Петроградскую, удерживал меня, тем более что у меня был тяжелый заплечный мешок – я привез для Кати продукты. Но разве мог я ждать, если должен был уже двадцать раз переводить дыхание при одной мысли, что мы с Катей, наконец, в одном городе, что, может быть, она в эту минуту… не знаю что – ждет меня, больна, умирает.
Не помня себя, пролетел я по аллее вдоль Летнего сада. Все я видел, все понимал: и огороды на Марсовом поле, среди которых стояли замаскированные зенитные батареи; и то, что никогда еще не бывало такой необыкновенной пышной зелени в Ленинграде; и то, что город был так прекрасно убран, – перед отъездом я читал в газетах о том, как триста тысяч ленинградцев весной 1942 года вышли на улицы и убрали свой город. Но все, что я видел, оборачивалось ко мне одной стороной: где Катя, найду ли я Катю? Мне казалось, что нет, не найду – если почти во всех домах были выбиты стекла и дома стояли молчаливые, как бы с печально опущенными глазами. Не найду – раз на каждой стене были впадины и разрушения от артиллерийских снарядов. Найду – раз даже у памятника Суворову на площади были засеяны морковка и свекла и молодые ростки стояли так твердо, как будто для них нельзя было и придумать лучших природных условий. Я вышел к Неве, невольно нашел глазами адмиралтейский шпиль, – и не знаю, как передать, но это было Катино – то, что он потускнел, как на старой гравюре. Мы не простились, когда началась война, но другое прощание, перед Испанией, так живо вспомнилось мне, что я почти физически увидел ее в темной передней у Беренштейнов, среди старых шуб и пальто. Что нужно сделать, чтобы все стало так, как тогда? Чтобы я снова обнял ее? Чтобы она спросила: «Саня, это ты? Может быть, это не ты?»
Издалека увидел я дом, в котором жили Беренштейны. Дом стоял на месте и, как ни странно, показался мне еще красивее, чем прежде! Окна были целы, фасад нарядно отсвечивал, точно свежая краска еще блестела на солнце. Но чем ближе я подходил, тем все больше беспокоила меня эта загадочная нарядная неподвижность. Еще десять, пятнадцать, двадцать шагов – и кто–то сильно взял меня за сердце, потом отпустил, и оно забилось, забилось… Дома не было. Фасад был нарисован на больших фанерных листах.»

Это последнее подробное описание города, которое есть в этой книге. А навязчивых идей в моей голове, как известно, много. Так что вспомним 6-серийный фильм.
Тот, который 1955 года вообще снимался целиком в Ленинграде, туда и было перемещено действие. Угадывать места там, вероятно, интереснее, но точно не для меня, потому что мне он категорически не нравится.
Ленинград появляется впервые на 18-ой минуте 4 серии.

Юность кончается не в один день – и этот день не отметишь в календаре. Она уходит незаметно – так незаметно, что с нею не успеваешь проститься. Так кончилась и моя юность. После школы я уехал в Ленинград. Там я поступил, как и мечтал, в летную школу. Не нужно, кажется, объяснять, почему я не мог оставаться в Москве. Но не могу сказать, что я не думал о Кате. Тогда я находил, что моя история очень похожа на историю Овода. Так же, как Овод я был оклеветан и любимая девушка отвернулась от него, как от меня.
Под эти кадры и этот монолог у меня всегда сжималось сердце. Легко узнаются: Медный всадник, стрелка Васильевского острова (именно там потом будет Саня будет читать стихотворение «Как мир меняется»), набережная Мойки.
Потом показывают Саню на фоне здания, угадать место тяжело, но потом он начинает идти и становится все понятно — Фонтанка, Аничков мост

Следующий эпизод. Саня идет к сестре на свадьбу. Тут вы уже должны сразу узнать стрелку.

Следующее сложнее.

Львиный пешеходный мост, а потом он заходит в дом 96 по наб. канала Грибоедова, собственно, по фильму там живут Саша с Петей, а в блокаду Катя со старушками.

Уф. Вроде ничего не забыла. Кто дочитал — молодец. Значит я не зря старалась эти 5 часов.... Лучше бы позанималась.... А может и не лучше... И кому лучше?

@темы: Город.spb, Моя жизнь, Кино, Литература

---

Про небо и самолеты

И вот я снова в столице! Как все-таки странно добираться самолетом. Лететь час, но большая часть этого полета — это взлет, набор высоты, снижение и посадка. Порадовал командир экипажа. Судя по голосу, он очень веселый человек. Очень смешно, когда он пытается говорить по-английски. Будто перевел текст в Промте.

Впервые пожалела, что у меня есть ebook, когда смотрела на бумажные книжки в аэропорту. Хотелось что-то почитать в полете, но жаба не позволила. Потом думала купить тупой журнал, но я решила, что буду тупо с ним смотреться и взяла «Популярную механику». Успела обойти весь терминал, прежде чем объявили посадку.

«Давно забыто было детское чувство досады, когда, впервые поднявшись в воздух, я понял, что такое полет. Тогда в глубине души мне все–таки казалось, что я полечу, как птица, а я сидел в кресле совершенно так же, как на земле. Я сидел в кресле, и мне некогда было думать ни о земле, ни о небе. Только на десятый или одиннадцатый самостоятельный полет я заметил, что земля расчерчена, как географическая карта, и что мы живем в очень точном геометрическом мире. Мне понравились тени от облаков, разбросанные здесь и там по земле, и вообще я догадался, что мир необыкновенно красив…» (с) 2К

@темы: Авиация и Космос, Моя жизнь

---

О погоде и радио

С утра было холодно, меня это не удивило, я не первый раз в Петербурге. В меланхолии, в одиночестве гуляю по городу.

Захотелось посмотреть Новую Голландию. Там реконструкция, но все равно интересно. Шла ради арки, которую знаю по фильму «Питер fm».

Вокруг этого острова гоняли ребята на водных мотоциклах, я помахала им рукой, а они позвали меня с собой. Гоняли, видимо, на скорость, потому что одновременно сорвались с места и скрылись за поворотом.

Я уже писала, что мне вполне нравится гулять одной. А в таком настроении я и вовсе не нуждаюсь в компании. Иду в сторону Фонтанки. Идея — найти дом из «Питер fm». Я точно знала, что он находится на Фонтанке, потому что видела его, проплывая на катере. С какой только стороны? Решила идти к Невскому — туда дальше. И не угадала. Но что удивительно, теперь, когда я знаю адрес, я не могу найти этот дом (158) ни на Яндекс Панорамах, ни на других картах.
«Дом-призрак, который постоянно мелькает в фильме (именно его рисует Максим) был построен в 1908-1910 годах. В поисках этого дома группа объездила чуть ли не весь Петербург и просмотрела немало зданий: «Нам нужен был совершенно особенный дом. Не такой, который привлекает внимание туристов, а шедевр именно с точки зрения архитектуры». Найти его помогла продюсер фильма Елена Гликман, обратившаяся к одному из местных архитекторов, который и отвез группу на Фонтанку, 158»
.
Вот. Это меня озадачило. Ноги болели, но мне захотелось вдруг пойти на стрелку Васильевского острова.
Я подолгу сидела там и смотрела на Петропавловскую крепость, телефон садился, в голове проносились высокохудожественные мысли, которые я попробую описать по приезде. Завтра буду в Москве. До скорого!

@темы: Город.spb, Моя жизнь

---

Про мосты и людей

Впервые получила какие-то впечатления от развода мостов. Сие зрелище я наблюдала в третий раз, до этого как-то не впечатляло. То ли, как всегда, как до жирафа дошло, то ли создались наконец подходящие условия. Что вообще нужно, чтобы что-то почувствовать?
Ночь была короткой. Прозвенел будильник, прочитала смс и улетела в город. Быстро, сменяя одна другую проносятся мысли в моей больной голове. Всё это глупо, да? Но вдруг поможет?
Народ удивлен моим знанием города и с трудом верит, что я из Москвы.
Перепрошивка успешно завершена. Мне снова и хорошо, и ужасно одновременно. Пусть так, всё к лучшему.
Система ловит глюк и генерирует случайные значения. Вот я ни о чём не думаю, и в то же время тысячи мыслей и чувств наполняют меня.
День города. Как странно, прошло 7 лет с 300-летия. Как же долго я живу.
Концерт. Интересно звучат скрипка и флейта. Особенно на фоне моих мыслей.
Я здесь второй день, кажется, уже неделю. Что ждет меня впереди? Хочется верить, лучшее.

@темы: Город.spb, Моя жизнь, Город

---

Про схемы, поезда и тараканов

Сдала зачёт по схемотехнике, не без помощи удачи и вазелина. А значит, можно уезжать со спокойной душой. Как-то даже дождь стал светлее, начались долгие часы ожидания.
Поезд уходит в 1.50, хочется спать, с утра надо было сделать важное бесполезное дело, выспаться не удалось, теперь уж до понедельника не судьба.
Зато мозгу больше шансов вылечиться, я уже давно поняла, что думать вредно.
Ночь прошла быстро, я из тех людей, кто нормально спит в поезде. Даже мозг чувствует себя нормально. Пока. А может и после будет. Кто знает? И кто знает, как ему лучше?
Впервые побывала на Ладожском вокзале. Насколько всё-таки вокзалы здесь лучше.

Никак не могу понять, хочется ли мне есть и какое у меня настроение.
Но я ни о чём не жалею, здесь здорово! Погода не очень, но я думала, что будет хуже.
Впереди два тяжёлых, но интересных дня, мне должно стать лучше. Осталось разыграть, кто будет забирать моё тело из аэропорта в понедельник..

@темы: Моя жизнь