для тех, кому интересно
Хотел бы я так выступать, как она, так гордо закидывать голову, так
прямо смотреть в лицо темными живыми глазами.
Но у меня были и другие долги, - например, немецкий, которого я не любил.
И родной матери я не рассказал бы о том, что влюбился в Катю и думал о ней целую ночь.
Потом мы оба спохватились, что не рассказали друг другу самого важного.
Как она могла влюбиться в такого человека? Невольно и Марья Васильевна припомнилась мне, и я решил раз и навсегда, что вовсе не понимаю женщин...
Мне кажется, было какое-то чувство самосохранения в том отчаянном упорстве, с которым я занимался, заставляя себя не думать ни о чем.
Я был одинок как никогда. С еще большим ожесточением я набросился на книги. Кажется, я совсем разучился думать. И очень хорошо. Лучше было не думать.
Но это была совсем другая поездка, и сам я стал другим за эти полгода.
Все переменилось с тех пор. И мы не могли теперь относиться друг к другу, как прежде.
..я всюду вожу с собой портрет этого летчика. В 4-ех экземплярах
Не могу сказать, что я был хорошим инструктором. Конечно, я мог научить человека летать, и при этом у меня не было ни малейшего желания ежеминутно ругать его. Я понимал своих учеников - мне, например, было совершенно ясно, почему один, выходя из самолета, спешит закурить, а другой при посадке показывает напускную веселость. Но я не был учителем по призванию, и мне скучно было в тысячный раз объяснять
другим то, что я давно знал.
Никогда не следует одному бродить по тем местам, где вы были вдвоем.
Обыкновенный сквер в центре Москвы кажется самым грустным местом в мире.
Не слишком шумная, довольно грязная улица, которых было в Москве сколько
угодно, наводит такую тоску, что невольно начинаешь чувствовать себя
гораздо старше и умнее.
Как будто я сам через несколько лет спокойно заглянул себе в душу и
оценил все - и ненужную горячность в делах, которые касаются самого
дорогого на земле - человеческого сердца, и неуверенность в себе,
преследующую меня, быть может, с тех пор, когда я был немым мальчиком и
мир казался мне таким необъяснимо сложным. Мне казалось теперь, что во мне
еще были последние черты этой немоты. Например, в своей любви я не сумел полностью высказать себя и промолчал о самом важном. Мне казалось, что моя любовь не удалась потому, что очень сложные обстоятельства обступили ее со всех сторон, - и это снова был тот же сложный мир, перед которым немым мальчиком я застывал в каком-то оцепенении.
Но, как и прежде, все было впереди, и я смотрел вперед с еще большей
надеждой, чем прежде.
Я лежал на полу, смотрел на небо, и мне казалось, что я лежу где-то в страшной глубине и надо мной шумит и разговаривает весь мир, а я лежу один, и мне некому сказать ни слова.
Катя слушала меня, подставив руку под голову, и я вспомнил, как она всегда любила долго устраиваться, чтобы было удобнее слушать. Теперь я понял, что переменилось в ней, глаза. Глаза стали грустные.
Она очень самолюбивая. Одного дела не добьется - и за другое. От этого она такая и нервная.
Я не знал ее душевной твердости, ее прямодушия, ее справедливого, умного отношения к жизни – всего, что Кораблев так хорошо назвал «нелегкомысленной, серьезной душой».
Расставаясь, непременно нужно говорить все слова - уж кому-кому, а мне-то пора было этому научиться! Но я почему-то не сказала ему и, вернувшись домой, сразу же пожалела об этом.